Публикация

Ольга Романова: “На Конституцию у наших судей аллергия”

 

 

Журналист Ольга Романова стала лауреатом Премии Егора Гайдара за “развитие гражданского общества”. Три года и два месяца Ольга Романова боролось за своего мужа, бизнесмена Алексея Козлова, который был несправедливо осужден по 159-й статье за мошенничество. Именно по этой статье заводят большое количество “липовых” дел против бизнесменов. Верховный суд РФ отменил приговор Алексею Козлову, в сентябре он вышел на свободу.

Ольга Романова рассказала Фонду Егора Гайдара, что на этом дело, к сожалению, не закончено.

Ф.Г.: Алексей наконец на свободе. Что теперь -- как вы живете, что делаете?

Самое главное в нашей жизни – это по-прежнему суд, у нас начался второй процесс. Процесс даже хуже, чем был. То есть они вообще перестали стесняться. А самое главное, что мы уже знаем конец. Как нам сообщили за несколько месяцев до начала первого суда, что дадут восемь лет, так и теперь.

Ф.Г.: А что теперь сообщают?

Теперь сообщают, что нам дадут на несколько месяцев больше, чем Алексей уже отсидел, а на этапе его убьют. То есть вот это мера – по отбытому плюс несколько месяцев, а потом убийство на этапе, она будет иметь огромное воспитательное значение для всех зэков. Не выпендривайтесь, не нужно бороться.

Так что мы живем в ситуации, когда мы об этом знаем. Все, что мы можем, это начать рассказывать. Бежать мы не можем. Во-первых, это признание слабости. Во-вторых, мы дали подписку о невыезде. Иными словами – мы дали честное слово. Мы все выросли на Гайдаре – честное слово не нарушается.

Ф.Г.:После того как Алексей вышел – стало проще продолжать борьбу?

Конечно. Во-первых, появилась вера.

Недавно к нам приезжал человек, который нашими усилиями вышел из тюрьмы по отмене. И сейчас его дело затребовал Верховный суд. Этот человек -- глава аграрной компании, которая находится в одном из сел Сусанинского района Костромской области. Ему дали 6,5 лет в зале суда по 159-й статье. По нашей же статье. Его зовут Дмитрий Малов. Он приехал в Москву знакомиться с нами и получать диплом агронома. Он не доучился год, и получил диплом сейчас. Приговор отменили и, судя по всему, будут оправдывать. Он построил три коровника. Знали бы вы какое у него молоко, и какие у него доярки работают. Эти доярки год за него бились.

И вот пришел Дмитрий Малов, и пришел парень, которого мы отбили из одинцовского суда -- Володя Осечкин, с него сняли арест прямо в зале суда. С нашего полковника Сабатовского сняли арест. То есть – чего-то мы уже добиваемся.

Ф.Г.:А как это сообщество организовано, как люди вас находят?

Когда меня первый раз спросила девушка-журналист, как люди на меня выходят, я ей сказала: “Вы пойдите в Бутырку, скажите, что ваш муж здесь сидит и попытайтесь его найти”. Через час в бутырских очередях, вы обнаружите, сколько у вас образовалось новых подруг. Настоящих, хороших.

Мы в очередях знакомились, в судах, у следователей. Наши мужья знакомились, а жены потом находили друг друга. Конечно, это сообщество.

Ф.Г.:Вы неоднократно рассказывали и в прессе, и в социальных сетях, что начинали борьбу за Алексея вы со взятки в полтора миллиона долларов. Кончилось же все огромной публичной кампанией. Вы сильно изменились, сделав этот шаг?

Я никак не изменилась. Когда я давала взятку, я все понимала.

Ф.Г.:Вы понимали, что эта взятка ни к чему не приведет?

Конечно. Более того, когда я давала взятку, я уже тогда знала, что буду об этом рассказывать. Дело в том, что когда мужа арестовали, он мне сказал, что в тумбочке для меня лежит конверт, где написано, что мне делать. Все. Это все, что я знала. Потом нам ни разу не дали свидание в течении года. Другое дело, что мы находили способы, но в принципе это было последнее, что он попросил меня сделать. Когда я открыла конверт, я обнаружила, что Алексей оставил в банке доверенность на меня и оставил 1,5 миллиона долларов, чтобы я их сняла и отнесла следователю. Вот фамилия, вот телефон, вот визитка посредника. Я должна была позвонить и отдать деньги. Если бы я об этом знала до ареста – я бы просто сказала Алексею, что он сумасшедший. Но это было последнее, что Алексей просил меня сделать, мне не с кем было вести диалог. Я села и начала думать – если я не отдам эту взятку, Алексей будет в тюрьме думать, что деньги я взяла себе. Я понимала, что давать взятку бессмысленно, я же журналист, я много видела таких случаев, при этом я все равно пошла и дала.

 Ф.Г.:А что это значит “пошла и дала” -- прямо в сумке отнесли 1, 5 миллиона долларов?

Прямо в сумке отнесла. При этом я старалась собрать максимальное количество свидетелей. Сделать так, чтобы передавали охранники, водители, чтобы служба безопасности мужа была задействована, чтобы его замы были задействованы, банк. Этил люди с удовольствием дадут показания. Правда это всем пофигу, потому что дело даже не возбуждено. Я знала с самого начала, что я буду писать заявление, я сразу его и написала. Теперь уже и муж вышел, и ходит следствию рассказывает, что я договаривалась о том-то и том-то с такими-то людьми. Никому нет дела.

Ф.Г.:Как был придуман “Бутырка-блог”, который вы с Алексеем вели на сайте slon.ru – это Алексей сам придумал или вы успели обсудить до ареста?

В момент когда Алексей мне позвонил сказать про конверт, я ему сказала – записывай все, что видишь вокруг себя. И я и он, мы оба тогда думали, что он это пишет для меня, чтобы я понимала, куда он попал. Но когда я получила первую партию тетрадок, я сразу поняла, что это нужно публиковать.

Ф.Г.:А как вы ее получили?

Через адвокатов. Другое дело, что к тому моменту как мужа арестовали, я работала журналистом 20 лет, я знала абсолютно всех – все редакции, всех журналистов. Я начала носить по редакциям. Никто не взял. Никто. Пока Саша Гордеев и Леня Бершидский не позвали меня в “Слон”. В мае дневники были опубликованы.

Поэтому я понимаю, как сложно обычным теткам хоть что-то опубликовать про себя. Им-то куда нести, раз даже у меня не брали. Так что, из всех заслуг, которые мне приписывают, я возьму на себя одну – я постаралась эту тему сделать модной у журналистов. Я попыталась объяснить коллегам, насколько это востребовано читателем. Самое главное – убедить коллег. Медиа -- огромная сила. Так что, настоящие поклоны и поцелуи – коллегам.

Ф.Г.:Премия, которой вас награждает фонд Гайдара называется “За развитие гражданского общества”. Вы для себя это гражданское общество как понимаете?

Я стояла в очереди в Бутырке, передо мной стояла бабушка в сером козьем платке, настоящая деревенская бабушка, у нее в тюрьме сын. Она рассказывала мне, как она добирается до Москвы. У нее пенсия 4000 рублей, живет она в деревне под городом Касимов Рязанской области. Она на попутке доезжает до Касимова, потом едет электричкой в Рязань, потом из Рязани в Москву, потом в метро до Бутырки. Дорога ей обходится в 700 рублей, и обратно 700. При этом в тюрьму не берут соленья, варенья, и все то, что у нее растет на огороде. Берут – сырокопченую колбасу, одним словом все то, что нужно покупать. Я ее спросила, что же она привезла сыну. Она говорит – пять батонов хлеба. Почему пять? Она говорит: “Ну, какая ж ты дура московская. Их же пятеро в камере”. Она привезла хлеба на всех. Вот это – гражданское общество. Я думаю, что эта бабулька не знает выражения гражданское общество, но она знает, что такое сочувствие, что такое солидарность.

А не гражданское общество – это когда мы с Ирой Ясиной, которая передвигается на коляске идем в ресторан, и люди, включая официантов, здороваются только с ней. А меня вообще не замечают – потому что я толкаю коляску. Когда наш общий знакомый пришел с ней поздороваться, он при мне спрашивает у Иры – а как твоя подруга Романова? Ему в голову не пришло поднять голову и посмотреть на человека, который толкает коляску. Люди, которым не приходит в голову, что помогать можно просто так, не потому, что это твоя обязанность, не потому, что тебе за это платят, вот это не гражданское общество, а жующая биомасса.

Ф.Г.:Так каких в России больше?

Люди равнодушные занимаются бабками и властью, а люди неравнодушные занимаются помощью друг другу, поэтому страшно заняты. Так что, с одной стороны мы люди сильные, но нам некогда. Поэтому нас и мочат. Но нас становится все больше и больше.

Мы помогаем друг другу, мы же граждане. Мы не безликое население, а именно граждане. Ко мне пришла цыганка, Оля. У нее трое детей, ее муж сидит в пятый или двадцать пятый раз. Она пришла не за справедливостью. Ее муж сидит по настоящей статье -- за разбой или за грабеж. Она рассказывает, что когда муж сидел в прошлый раз таблетки передавали, а сейчас не передают. Она не хочет, чтобы я ей помогла, она хочет просто поговорить.

И она говорит: “Я вот слышала, ты там что-то такое делаешь, какие-то акции, вот запиши телефончик мой, если тебе понадобится табор цыганский – с гитарами, платками, табор придет. Если нужно, то с медведем. Я считаю, что эти люди -- граждане. Включая медведя. Они готовы потратить свое время на других. В этом смысле, Оля гораздо в большей степени гражданка, чем гражданин Грызлов.

Ф.Г.:Все эти люди, с которыми вы три года боролись - кто они? Тысячи подлецов или люди, которых такими сделала система?

Этот вопрос меня тоже занимает. Я часто хожу на открытые процессы просто как слушатель. Вот сидит знаменитая судья, убившая уже не одного человека. Ее портретов нет нигде, поэтому мне просто хотелось посмотреть на нее. Нет ли у нее копыт? Не торчит ли у нее хвост из-под мантии? Что у нее вообще на лице написано? Она блондинка или брюнетка? Худая или толстая? Я хожу на нее и смотрю – я вижу обычную женщину. А присмотришься – нежить. Смотришь на человека и не понимаешь, какие книжки она читает, какие фильмы она смотрит, кто ее целует. Она за аборты или против? Она за Единую Россию или против всех?

Я понимаю, что вот эти мысли ее не преследуют. Они не читает Евангелие и Тору тоже не читает. Нежить. Но она еще яркий вариант.

Я понимаю, что судьям звонят и говорят сколько лет и кому дать. Некоторые судьи ко мне приходили и рассказывали про это.

Я спрашивала: “А ты могла не дать? “ Мне отвечают: “Нет, не могла. Потому что должна буду уйти тут же со скандалом, как революционер, а я не такая”.

Действительно, не все революционеры, но не многие способны даже просто уволиться. Очень многие считают, что так и надо. Вот дают якобы педофилу Макарову 13 лет, а судья, которую мы все знаем, она не глупая, она все понимает, но она на это идет. Могла уйти. Видимо, она рассуждала так: “Если я не дам, даст кто-то другой, так что какая разница, а я потеряю пенсию”. Между прочим, судейская пенсия – 60 000 рублей. И люди меняют принципы. Меняют на удобства. Ведь никто не расстреляет ее детей, она не будет скитаться по углам. Можно уйти работать юристом, адвокатом. С голоду не умрешь.

Ф.Г.:А гениальных злодеев среди них вы встречали?

Нет. Особенно большая проблема с прокуратурой. Когда рассматривали дело Ерофеева и Самодурова по выставке “Запретное искусство”, на суд пришел один известный искусствовед, выступить как эксперт. И он начал свою речь в Московском суде. Он начал ее так:” Энди Уорхол как-то сказал...”

Ему сказали: Чего??? Кто? Где его показания?

Женщина с высшим образованием не знает, кто такой Энди Уорхол. Любой судья всегда скажет вам: “Что вы мне кидаете эти бумажки на иностранных языках, я не знаю иностранных языков?”

Да Бог бы с ними -- с Энди Уорхолом и иностранными языками. Но каждый второй судья вам говорит: “Не надо мне тут загромождать процесс Конституцией”. У них аллергия на Конституцию. Многие не знают УПК. Почти все -- хамят.

Ф.Г.:После того, как Алексей вышел на свободу, у многих, кто был в курсе вашей истории, появилось чувство, что от нас что-то зависит. Теперь, когда вы рассказываете о возможном исходе вашего дела, в это уже не так просто верить. Так может ли простой человек что-то изменить?

В прошлый вторник мы всей “Русью сидящей” ездили в суд к одному из наших подопечных. И во время перерыва одна из наших женщин, Наташа Зыкина, педиатр, села рядом с прокуроршей. И когда суд вышел, она завела с ней беседу – о роли прокуратуры, о дореволюционной прокуратуре. Она пересказывала ей Гинзбург, она рассказала ей о Шаламове, о деле Синявского и Даниэля. Она сидела сзади и рассказывала прокурорше в плечо. Я смотрела, как у той менялось лицо. Она уже сказала свою прокурорскую речь, ей не нужно было говорить ни слова. Потом пришел суд, нам отказал. Потом прокурор встала и долго разговаривала с нами. У меня было ощущение, что она наша. Что она ушла другим человеком. Если чью-то душу можно спасти, давайте попытаемся это сделать.

Первый раз мне эта мысль пришла в голову, когда я увидела другую прокуроршу еще на нашем процессе. Ей вряд ли было больше 25 лет. В короткой юбочке, весь процесс она писала смски, на телефоне у нее висела маленькая обезьянка, она почти не поднимала головы от этого своего телефона, и тут встала в конце процесса, одернула юбочку и сказала: прокуратура просит 12 лет строгого режима. И села дальше играть в телефончик.

Мы с моим другом совершенно ошарашенные вышли из зала, зашли в соседний бар, и я спросила у своего друга – у тебя есть знакомый жиголо? А он уже набирал номер.

Через полчаса к нам приехал прекрасный парень и мы объяснили ему задачу – завести роман с прокуроршей и объяснить ей, что такое хорошо и что такое плохо. И он ее блистательно выполнил – она ушла из прокуратуры. Я потом подумала, что он же жиголо, надо, наверное, заплатить ему денег. Но он не взял. Так что мы двоих перевоспитали.

 Ф.Г.: А когда Алексей вышел, что было первое, что вы сделали, чего ему больше всего хотелось?

Мы когда доехали до гостиницы, а ехали мы толпой, с друзьями, с журналистами, и вот когда мы, наконец, остались одни, мы шли по коридору, с котом подмышкой, Алексей мне сказал: “Послушай, такое чувство, как будто ничего не было, как будто страшный сон снился, а теперь мы проснулись и идем потрясенные сном”. Как будто не было этих трех лет и двух месяцев, как будто не было ничего. И Алексей тогда сказал: “Ты понимаешь, как это опасно? Сколько людей это чувство в себе оставляют и забывают все, что было”. Мы поняли, что мы не должны ни забыть, ни простить. Это чувство надо гнать. Нужно помнить все, что с нами сделали.

А недавно, когда мы были в супермаркете, Алексей сказал: “Оль, а давай купим вот этот соус”. Я смотрю, а он стоит остолбеневший: “Понимаешь, я первый раз за полтора месяца чего-то захотел. И понял, что это можно купить. Я первый раз хочу. Я не ем, что дают, а чего-то хочу”.

Я подумала: “Ну, фига себе, это говорит мой бывший барчук”.

Ф.Г.: Ольга, дайте два совета человеку, который проснулся утром и узнал, что его близкий в тюрьме.

С самого начала делаешь максимальное количество ошибок, о которых потом очень жалеешь. Самое страшное в начале, что ты не понимаешь, где он. Ничего же не говорят.

Поэтому первый совет такой – когда придешь в первую тюрьму искать своего мужа, познакомься с очередью. Тебе все все расскажут. Не надо искать поддержки среди друзей. Среди родственников. Не нужно искать среди них поддержки, иначе будет больно. Не надо давать людям повод разочаровать тебя. Теперь там твои друзья и подруги -- в тюремных очередях. Вот они реально помогут. Очень многие говорят – не носи тюрьму в наш дом. Люди верят, что это заразно.

А второй совет такой: это все надолго, экономь. На всем. Но! Первое, что нужно сделать – пойти и купить себе красивое красное платье.

Ф.Г.: Для чего?

В суд ходить. Нельзя питать судей своим горем. Они его едят. Следователи как на дрожжах пухнут на несчастье. Надо приходить красивой и гордой. И улыбаться. И презирать их.

 

По просьбе Фонда Егора Гайдара с Ольгой Романовой беседовала Вера Шенгелия.

Фотография: Михаил Королев.

 

 Интервью с лауреатом Премии имени Егора Гайдара по экономике - Евгением Ясиным

Интервью с лауреатом Премии имени Егора Гайдара по истории - Михаилом Рогачевым

 

← Вернуться к списку публикаций