Дискуссия

Как совместить демократию и либерализм?

Дмитрий Орешкин: У нас в стране могучая традиция спутывания понятий. Например, демократия и либерализм. Либеральную экономическую политику можно проводить как в условиях демократического строя (например, в Великобритании, Голландии или Норвегии – которые, кстати говоря, монархии), так и во вполне авторитарных режимах (современный Китай, Сингапур, или Россия времен Столыпина). Выбор зависит от приоритетов: экономический рост или государственный контроль над экономикой.

 Основоположник экономического либерализма Адам Смит жил и работал в таком мощном государстве, как Британская империя. И правильно: без государства, гарантирующего незыблемость частной собственности, то, что наработала «невидимая рука рынка», легко переходит к первому встречному Робин Гуду, который осуществляет экономическую справедливость с помощью грабежа.

Демократия, как власть большинства, охотно может пойти за Робин Гудом. Но ответственное государство - если оно озабочено развитием конкуренции и экономическим ростом – обязано этого не допустить. Из Робин Гудов вырастают популярные (поначалу) диктаторы типа Уго Чавеса, Ким Ир Сена, Сталина или Лукашенко. С вполне предсказуемым экономическим коллапсом через более или менее продолжительное время.

Обвал советской модели среди прочего был предопределен тем, что элиты и население не могли принять мысль о возвращении частной собственности. В этом отличие СССР от Китая, где хватило решительности и дальновидности, чтобы взять курс на капитализм. Для камуфляжа раскрасив его в цвета пролетарского флага. В результате на закате Союза политические акторы были вынуждены решать противоречащие друг другу задачи: ломать прежнюю коммунистическую власть и идеологию и одновременно вести курс на либерализацию экономики. Внешне это воспринималось как одно и то же, а внутри было противоречие.

Результат был мучителен как для народа, у которого в дополнение к экономическим трудностям рушились привычные представления о справедливости и о мощи родного государства, так и для прежних элит, которые чувствовали, что теряют позиции.

Попытка одновременно продвигать демократизацию и либерализацию, шарахаясь то туда, то сюда, возможно, и стала основной проблемой эпохи Ельцина. И в итоге привела к появлению Путина. По крайней мере, в его первые годы, когда он для многих смотрелся как русский Дэн Сяопин, Столыпин или Пиночет - восстановитель сильного государства ради продолжения курса на либерализацию. Результат вышел прямо противоположным: свертывание либерализации, возвращение к огосударствлению экономики с «ручным управлением» и последующим застоем. Цель поменялась местом со средствами.

Могло ли быть иначе? На этот вопрос у меня нет ответа.

Понятно, что для либерализации хозяйства нужна сильная власть, способная проводить новую экономическую политику в течение нескольких лет, пока не появится очевидные большинству позитивные итоги. Но если в это время сохранять демократию, то велик риск того, что власть перехватят силы, которые разрушат либеральные начинания и превратят демократические выборы в фарс. Не допускать такие силы к выборам? Это не демократично. Ждать, пока появится новая «умная» власть, которая использует свои бюрократические ресурсы для реформирования? А зачем ей появляться, если людям во власти и так живется неплохо?

Какой-то тупик в смыслах и ценностях.

Евгений Ясин экономист, научный руководитель НИУ-ВШЭ Демократия и рынок На закате социалистической планово-распределительной системы уже было ясно, что на смену ей должна прийти рыночная демократия: рынок, воплощавший идеи экономического либерализма – свобода торговли, свободные цены, конкуренция, частная собственность; и политическая демократия – свободные выборы, свобода собраний и ассоциаций, которые вели к политической конкуренции, свобода слова и верховенство права. Рыночная демократия в течение по меньшей мере последних 200 лет доказала свое превосходство по темпам развития. В годы перестройки Горбачев и его коллеги начали с демократизации, которая, по их мнению, скорей всего могла поднять массы на требуемые перемены. На реальные же экономические реформы оно не решалось: снижение уровня жизни наиболее очевидно угрожало позициям правящей элиты. Но именно экономические, рыночные реформы должны были сыграть ключевую роль, они возвращали перспективу стране, хотя действительно несли большие политические риски, и формировали социальную базу рыночной экономики. В итоге получилось так, что демократизация ослабила позиции коммунистов и позволила провести рыночные реформы. Но затем обнаружилось противоречие между реформами и демократией. Трудные и непопулярные реформы не могли поначалу снискать поддержку большинства населения, а проведение их, адаптация экономики к радикально изменившимся условиям требовали немало времени, в течение которых поддержка масс, и так сомнительная в силу укоренившегося патерналистского сознания, быстро таяла. Темпы складывания социальной базы либеральных реформ были намного более медленными. Первый ее слой – крупные собственники – олигархи, появились только к 1995 году. А им демократия не больно была нужна. По этим причинам формирование демократической политической системы потеряло приоритет и в сфере политики на первый план вышли иные тенденции, завершившиеся установлением нынешнего политического режима. Но задача формирования рыночной демократии не снята. Напротив, свертывание демократических институтов уже стало важнейшим тормозом развития страны в направлении современной инновационной экономики.

Георгий Сатаров политолог, президент фонда "ИНДЕМ" Мне представляется, что тупик (точнее – конфликт) в ценностях вещь постоянная и неизбежная по природе ценностей, в силу их разнообразия и по причине их связей с группами различающихся интересов. Классический пример – конфликт между свободой и справедливостью. Он в принципе не урегулируем с помощью договоренностей о пропорциях. Демократия (не в смысле, указанном выше) позволяет урегулировать этот конфликт другим образом – попеременной сменой направлений развития, с доминированием одной из двух базовых ценностей. Тупик смыслов налицо, ибо они несколько искажены. Современный либерализм давно уже не похож на то, что излагал Адам Смит. Это сейчас уже ближе к Хайеку, или Норту. Он совершенно не монтируется с идеями экономических проектов «сильного государства», он не позволяет приватизировать будущее. Его ценности – не порядок и гигантские проекты, а хаос и эволюция, основанная на его плодотворности и являющаяся единственным адаптационным механизмом к самому непредсказуемому противнику - будущему. А демократия большинства – давно уже охлократия. По Парсонсу – это единственное политическое устройство (пока), обеспечивающее институциональную адаптивность, да и это уже устарело. И они – либерализм и демократия (не охлократия) совершенно не конфликтуют, ибо представляют две ипостаси одного процесса – поиска адаптивности, динамической стабильности и т.п. Столыпин, известный нам больше по мифам о нем, не был либералом, но зато был фантастически неэффективен, и стоять он должен не в ряду с Пиночетом, а в ряду с таким же неэффективным Сталиным. Тупик возникает действительно, но другой – он проблема не только для России. Именно поэтому на днях две ведущие международные финансовые организации похоронили Вашингтонский консенсус. Похоронили явно поздновато. Именно его логика внедряла транзитные проекты, предлагавшие заимствовать результаты сложной эволюции западных институтов при полном игнорировании самой этой эволюции. В этом не было и грамма либерализма, чистый «высокий модернизм» по терминологии Джеймса Скотта. И все это довольно постижимо.

Денис Драгунский писатель, журналист, политолог Вопрос: «Как совместить либерализм и демократию?» Думаю, в России - никак не совместить. Точно так же невозможно в нынешней России совместить либерализм и авторитаризм, или, например, плановое хозяйство и диктатуру. Все эти концепты работают в привычной модерной или ранне-постмодерной парадигме. Позволю себе освежить ее в памяти читателей. Существуют рынки (то есть бизнес и наемные работники), регуляторы (то есть нацбанк, министерства и ведомства), институты (то есть законы и инструкции) и ценности (принципы, которые разделяет всё общество). Парламент создает институты, то есть издает законы, ориентируясь на национальные ценности и рыночные потребности. Регуляторы проводят законы в жизнь, следят за их выполнением. Рынки посылают сигналы обществу, которое корректирует свои ценности и дает мандат парламенту слегка – или радикально – подвинтить институты. При этом все они независимы друг от друга. У нас ситуация в принципе иная. Регуляторы стали участниками рынка, причем весьма активными и агрессивными. Они, собственно, и создают институты (пишут законы)– под себя, ради своей сиюминутной выгоды, а не ради целей роста и развития. Это вызвано как обрушением системы ценностей, так и изменениями структуры занятости: эти изменения понятным образом деформировали самое идею подотчетного народу парламента, ответственного правительства и т.п. Не так важно, впрочем, кто виноват и отчего так получилось. Отчего вместо национального или хотя бы классового интереса главную роль в политическом и экономическом процессе стали играть интересы отдельных физических лиц. Важно лишь, что привычная парадигма тут не работает. Да, кстати! Либералов осуждают за то, что они употребляют иностранные слова, произносят длинные сложные фразы и вообще говорят непонятно. Упрек принимаю, перевожу на русский.   Ничего не будет. Ни свободы для бизнеса, ни демократии для народа. Экономика и политика будут существовать в каких-то других формах, в непривычных, новых.